Ворона

 Долгие дожди в начале лета наконец прекратились, и наступил солнечный, хоть и прохладный день. Гетеборг украсили флагами в честь национального дня Швеции. Строй высоких деревьев с пышной зеленой кроной выстроился в торжественном приветствии прямо от нашего дома до самой остановки автобусов. Проходя под деревьями, я задумалась: на родине А.С. Пушкина сегодня, наверно, веют российские флаги, ибо это ведь и День русского языка и культуры, День рождения Пушкина. 
Тут-то все и случилось.
В воздухе послышался резкий треск и хруст, словно раскололась фарфоровая ваза, и без подготовки, вспышкой неведомого испуга, мне в плечи гулко садануло что-то тяжелое. Я обернулась, и, еще не разглядев что же это, поняла каким-то внутренним чутьем – ворона! Огромная, с черной спиной и серой шеей, с маслянистыми бусинами глаз, она со всей силы вломила мне в плечи, и полетела впереди, на уровне лица, взбивая воздух крыльями, и злобно каркая. От нее исходило какое-то неоновое свечение, словно ворона эта была из потустороннего мира. Ужас сковал все тело. 
Но мне удалось от нее сбежать. Правда, ненадолго. Совсем скоро, через несколько дней, в одном из центральных художественных музеев Праги я увидела ее на картине Питера Брейгеля младшего «Зимний пейзаж с птичьей западней» (1620 г.)
Там она царственно восседает на верхушке дерева, и следит за происходящим с высоты. Наблюдает, как маленькие фигурки людей скользят по льду. Вода мутновато – коричневая, оттого и лед, повторяющий форму изгиба реки, тоже бурого цвета. Люди в неловких позах наклонены в стороны, или поджимают колени, одеты в разноцветные тулупы и шапки. Носки их простеньких коньков закручены вверх, чтобы не упасть, и не исцарапать лед. Крыши «пряничных» домиков вдоль берега, и взгорбленная земля, и застывший невдалеке собор, - все покрыто белым светящимся снегом. Холодно! Очень холодно. Это малый ледниковый период (14 -19 век). После странной активности солнца суровые холода сковали Европу, покрыв водные поверхности корками льда. А люди обрадовались, придумали, себя развлечения в этих неожиданных условиях, наслаждаются зимой, - соорудили коньки, и, со скрипом, расчерчивают ледяную кору.
 
Ворона смотрит вниз. Люди увлечены катанием. 
А я стою напротив, и смотрю на картину. Она висит в центре экспозиции, посвященной победе чешской сборной по хоккею в ЧМ -2024. Если бы не выиграли чемпионат, то и выставки этих картин не случилось бы. 
Напротив картины висит продолговатое зеркало. Солнечный свет, проникая сквозь окно, чуть покачивает отражение. В зеркальной поверхности картина словно бы дышит. Слегка трепещут ветви дерева, разлетаются, словно брызги шампанского, крикливые вороны с веток, покачиваясь, движутся фигурки на коньках.
Мне холодно. Скрипят полозья коньков. Чирк-чирк-чирк… 
 
Коньки с ботинками достались по случаю. Они размером меньше, потому и жмут мне ноги. Других нет, в магазинах «такую роскошь» не купишь. А эти мама принесла с работы. Кто-то отдал за ненадобностью. Они хоть и маловаты, но годятся. Зима в этом году морозная. Речка Лава, которая течет из Польши, где называется Лыва, здесь, в бывшей Пруссии, а ныне Калининградской области, замерзла, превратилась в каток. Летом мы с папой обычно подолгу сидим на берегу этой реки, глядя, как неподвижно торчит поплавок в спокойной воде. То, вдруг, запрыгает, и тогда, выдернув удочку, можно видеть, как трепещет над головой, а потом падает на траву маленькая серебристая рыбка. Снимаю ее с крючка, и пускаю в голубое пластиковое ведерко. У ведерка тоненькая металлическая ручка, за которую я подхватываю его, и бегу домой, поделиться уловом с соседскими котами, или, в случае большей удачи, пожарить этих пескарей на сковороде. 
Но сейчас речка замерзла. И мы с друзьями катаемся тут на коньках. 
Ах какое счастье: скользить по неровному, с горбинками от замерзших водорослей льду!
Мороз и солнце – день чудесный…
Это Пушкин сказал. Очень точно подметил!
Мороз щиплет щеки, и я растираю их шершавыми рукавицами, связанными из серой, грубо выделанной шерсти. От этого щеки болят еще больше. Ветер такой холодный, что рот лучше не открывать. Наглотаешься ледяного воздуха, и заболеть недолго. 
Кто-то берет меня за руку. Это Вовка, мой одноклассник. У него необычные зеленые глаза, и пшеничного цвета волосы. Коричневая меховая шапка съехала на бок. Вовка мне нравится, он смешной, то и дело придумывает какие-то розыгрыши. Но самое главное, он не дает мальчишкам дергать меня за косы. 
Каждое утро мама заплетает мои золотистые густые волосы в тугие косички, стягивает их бантами из прозрачного капрона. Косы у меня длинные, до пояса. Желающих дернуть, и убежать много. Но Вовка тут как тут. Защитник мой! А однажды, когда мы с ним возвращались после уроков, он, как бы случайно наклонился, и поцеловал меня в щеку. От неожиданности я даже ойкнула. Но маме ничего не сказала. Не знаю почему.
Мы с Вовкой сидим на разных партах. Я впереди, а он на последней, Парта его вся исчеркана, и испачкана чернилами. Он то и дело что-то списывает из моих тетрадок. Мне не жалко. Пусть списывает.
- Пойдем завтра гулять после школы?
Вовка тянет меня за руку, и я быстро-быстро перебираю ногами в жмущих ботинках, чтобы поспевать катить за ним. Мне трудно смотреть вниз под ноги, и отвечать. 
- Завтра не могу, у меня занятия в музыкальной школе.
- Какие?
- По специальности. Пианино.
- Ну ладно, тогда в другой раз!
Если бы я знала, что это наш последний день вместе, последняя возможность держать его за руку, говорить, я пошла бы с ним гулять, и не отпускала бы ни за что!
Но разве можно было предположить, что завтра случится такое!
Вовка, как обычно, сидел на последней парте с какими-то мальчишками. Шептались и спорили во время уроков, что-то крутили под партой, и учительница делала им строгие замечания.
- Прекратите шуметь, там, на последней парте! Вы всем мешаете!
После занятий я вернулась домой, и как раз переодевалась, когда услышала грохот и шум. Что-то с дребезгом, гулко ударило, отчего зазвенели оконные стекла. Спросить, что происходит не у кого. Родители на работе. Выскочила на улицу. Резкий, незнакомый запах ударил в нос. Под старинным каменным мостом клубами поднимался дым. Когда все улеглось, жуткую тишину, как острая боль, разорвали чьи-то крики. Надрывные. Долгие. 
Замелькали хаотически бегающие люди.
- Там взрыв! Земля вздыбилась!
- А что случилось?
- Да кто ж его знает!
На следующий день уроков не было.
В класс пришел директор. Хмуро поздоровавшись, сказал:
- Садитесь. У нас беда. Ваши товарищи, четверо ребят, вчера подорвались на мине. Они эту мину в лесу нашли. После войны осталась. Лежала где-то в овраге, наверно. Притащили в школу, пытались разобрать. Хорошо, что не успели во время уроков. Звонок прозвенел. Пошли под мост, и там продолжили. Мина разорвалась. От них только куски осталось. Так-то.  Похороны завтра. Будем стоять по 20 минут у гробов в почетном карауле, проводим товарищей. 
На другой день в центре спортивного зала установили скамейки, и на них поставили четыре маленьких гроба. Вокруг набросали множество еловых веток. Чтобы запах хвои отбивал другие запахи. Но, все равно, резко воняло чем-то гнилостным, хвоей, медикаментами. Так пахла смерть, с которой мне впервые пришлось столкнуться. 
О том, что смерть находится так рядом поняла я намного позже. Когда вместо безутешного «почему, что произошло?», пришло совершенное знание, приобретенное с годами, с опытом, о том, что жизнь бесконечна. Случилось то, что должно произойти. Значит, так надо. Научилась, наконец, доверять судьбе, или Всевышнему, и прислушиваться. Так коротко наше пребывание на Земле! Но протяжённость жизни зависит совсем не от количества прожитых лет. От ее, жизни, наполнения для совершенствования себя. А потом у каждого наступает свой час ухода.
Гении, почему-то, уходят рано. Пушкин, например. Тайна его смерти не перестает занимать меня. Сам он предсказал свою смерть незадолго до того, как все случилось. Описал почти в деталях.
Утром 8 февраля 1837 года в своей квартире на набережной Мойки в Санкт - Петербурге он еще размышлял о необходимых исправлениях в «Капитанской дочке», и писал письмо редактору. Но смерть уже владела его мыслями. Эти мысли настигали независимо от передвижений в пространстве. Он описал их ранее в деталях в своих книгах: и поединок, и ранение, и дуэль между героями. В «Капитанской дочке», например, между Швабриным и Петрушей. В «Евгении Онегине» между Ленским и Онегиным. Его преследовало видение собственного ухода.
И в назначенный час все складывалось в нужном порядке. Половина пятого. Зимой в это время уже темно. Черная речка на окраине Петербурга. Недалеко расположена та самая кондитерская, где он ожидал секунданта и заказал себе чаю в его последние минуты жизни.
Не важно, кто был Дантес, нанесший смертельный выстрел во время дуэли с Пушкиным. И не важна причина дуэли. Дело не в этом. Важно, что час настал. Время окрасилось в цвета его гибели. Был один момент, когда, до начала дуэли, наметилось, кажется, перемирие дуэлянтов. Дантес попросил прощения. Но колесо смерти было уже за
пущено, и должно было совершить полный свой ход. Рок судьбы, неизбежность. Удушливое желание Пушкина найти свою смерть.
Много лет спустя я поняла это, размышляя над странной смертью Пушкина.
Но тогда в спортзале было очень страшно стоять у Вовкиного гроба. Мне представлялось, что там внутри сложены в кучу какие-то куски тела, а не Вовка. От этого становилось тошно и дурно. 
На мне коричневое школьное платье с белым фартуком. Обычно белый фартук по торжественным дням надеваю, а тут на похороны. Красный пионерский галстук мама утром отгладила, так что уголки послушно торчат в стороны. Я держу правую руку, чуть согнутую в локте, по касательной вверх. Так принято у пионеров отдавать честь.  
– Будь готов! 
– Всегда готов! 
Но я совсем не готова стоять тут у гроба эти бесконечные страшные двадцать минут. 
Ноги подкашиваются, и мутит от неизвестного пульсирования в животе. Словно что-то обрушилось на меня, и трудно дышать. Хочется поскорее убежать отсюда. И рука устала в застывшей позе. 
Пытаюсь не думать, что там, в гробу. Это ведь не Вовка. Конечно, не он. А где он, - не понятно. Скорее бы все кончилось. 
 
- Подойди! Наклонись! 
Грубый хриплый голос прозвучал совсем рядом. Но поблизости никого нет. Только я и картина. Я по-прежнему стою в Пражском художественном музее напротив картины Брейгеля. 
- Ну что стоишь, как вкопанная! Наклонись ближе, что-то скажу! 
Ворона! - Внезапно поняла я. И от этой догадки мурашки побежали по спине.
Механически подчинилась, бездумно подошла на шаг ближе, приблизила лицо к тому месту, где сидит ворона.
- Не трусь! Я отсюда никуда не улечу, я же нарисованная, так и буду сидеть тут, на этой чертовой ветке. А тебе по секрету скажу. Про выставку. Она временная. Музей-то закрыли на ремонт. Но по случаю ликования, то есть хоккейной победы, срочно собрали экспозицию. Тема такая: коньки, хоккей, ну, сама понимаешь… Нас вот приволокли, со всеми на коньках катающимися, и повесили на стену.
- И девушек в кассе усадили! – добавила я. Надо же было показать, что я умею поддержать беседу. Можно сказать, включилась в предложенную игру. А что? Странно, конечно, но интересно. 
 - И гардеробщицу нашли. Видела? У нее зубы в шахматном порядке!
- Как это? – не поняла я. 
Ко мне приблизилась немолодая женщина в черном костюме, какие носили в прошлом веке работницы музейных залов, и, вежливо улыбаясь, попросила: 
- Не приближайтесь! Отойдите подальше! Вот так! 
 Я сделала шаг назад и, оглянувшись, уперлась взглядом в незавершенный ряд ее зубов, отчего стало неловко.
- Видишь, - гнусаво заметила ворона, - она всех отгоняет от меня! Подлая!
- А почему? 
Впрочем, я, все равно, ничего не понимаю в хоккее.  Но видно, что для чехов важна эта победа. Картины собрали аж с четырнадцатого века, с момента изобретения тех самых коньков с загнутыми носами. Развесили по залам, по эпохам, по событийному ряду. На некоторых картинах видно, как люди только научились на коньках стоять. А на других полотнах уже первые команды хоккейные, первые игры, счастливые лица игроков. Вот они сидят в группе и улыбаются, рады победе. На другой принимают душ. Фон картины почему-то красный, и на этом красном фоне они совершенно голые, с торчащими частями тела. 
Я прохожу дальше. От картины к картине, из века в век, от социализма к капитализму, от просто увлечения до профессионального хоккея. Своеобразный путь к мечте. Не моей, национальной чешской. Менялись стили и формы, сюжеты и портреты, но совершенствовалась душа нации, характер, воля к победе. 
- Ты все это наблюдала? – спросила я ворону.
Но она не ответила. Горделиво застыла на привычном месте, словно и не было ничего.
Снег на картине светился, оттеняя домики, и реку.
Речка совсем такая же, как Лава. И цвет, и изгиб русла. И мальчишки на коньках…
Опрятней модного паркета
Блистает речка, льдом одета.
Мальчишек радостный народ
Коньками звучно режет лед;
На красных лапках гусь тяжелый,
Задумав плыть по лону вод,
Ступает бережно на лед,
Скользит и падает; веселый
Мелькает, вьется первый снег,
Звездами падая на брег.
Это отрывок из поэмы Пушкина «Евгений Онегин».
Умел же он найти нужные слова, создать настроение, образы…
Но откуда Пушкин мог знать, что здесь нарисовано? Он ведь не видел эту картину, и не бывал в этих местах. Значит, и в его родном селе Михайловском была такая же речка, и зима, и катания на коньках, и свежесть снега… Все это присутствует в его поэме, и на картине Брейгеля, и в том дне, где мы с Вовкой нестерпимо вместе в последний раз, скользим на конках по застывшей речке. Значит все это существовало и существует какими-то странным образов везде и всегда, и принадлежит всем людям. Только каждому по-своему. В восприятии, и в воспоминаниях каждого человека в своем конкретном виде. То есть это наша общая культура, объединяющая нас, обогащающая наши души.
Я вышла из музея на залитую солнцем площадь. Фигурки людей двигались по площади, словно конькобежцы на картине Брейгеля. Фотографировались у собора, прогуливались группами и парами, сидели на лавочках… Такие разные, и такие похожие. Разные внешне, но глубоко в своих корнях единые, равные. 
Сейчас они соберутся у Пражских Курантов, главных городских часов, которые показывают время: местное, и астрономическое, положение планет и сегодняшнее число. Время сконцентрировано здесь. Стрелки сдвинутся, покажут ровный час, и откроются голубые мозаичные ставенки по бокам часов. И задвигаются в открывшихся окошках фигурки апостолов, благословляющих всех собравшихся. А потом коротко ухнет, забьет крыльями золотой петушок над часами. И зазвенит назойливый колокольчик фигурки смерти в виде скелета, притаившегося справа от циферблата, по соседству с образами праздности и безделья. Memento mori! Помни о смерти! Она так близко, так рядом. Люди толпятся под часами, ждут, когда откроются голубые ставенки, задвигаются апостолы… Все подняли руки с телефонами, настроили видеокамеры… Вот! Началось! Скорей снимайте эту красоту, и звук колокольчика… 
Солнце светит. В циферблате часов кружится земля. Наша Земля. Одна на всех. И Солнце одно на всех. Люди тесно прижимаются друг к другу, слышно чье-то дыхание за спиной, запах духов откуда-то сбоку, тепло чьей-то руки… А колокольчик звенит. Вот и увидели волшебство, и успели снять эту красоту на телефон. Теперь можно разойтись, разъехаться по своим странам, по своим домам. Чтобы потом вспоминать, показывать детям, или близким фотографии с астрономическим часами, и видео с движущимися апостолами и золотым петушком, и тут же колокольчик тихонько, но настойчиво так звучит.
 
 

---