Фотография сделана автором
Вкус счастья
Осеннее солнце проникает в окно, пересекаясь по диагонали лучами с оранжевой настольной лампой, включенной в углу, на столике с книгами.
Эти два источника света такие разные по сути: один создан самой жизнью, другой всего лишь имитация.
Но, встретившись сейчас в центре комнаты, они создают простор для огромного ковра на полу, готового в любую минуту, в зависимости от освещения, менять свой оттенок, отчего отдельные картины на нем словно бы оживают, и продолжают свое существование теперь уже во вне, перемещаясь из сознания того, кто их создал, к тому, кто на них смотрит.
Уникальность этого ковра еще и в том, что помимо удивительных и прекрасных рисунков животных и людей, увлеченных своими делами, по краям его расположены «баксы» ( символы долларов). Вряд ли художник задумывал их этими символами, скорее просто как узор, понравившийся ему, но теперь именно это украшением на ковре вселяет особую надежду и уверенность в том, что все будет хорошо, мы непременно будем богаты и счастливы.
Именно так. И не иначе.
За этим ковром пришлось ездить куда - то очень далеко, на окраину города.
И долго не могли найти дорогу, путались в поворотах, и зданиях.
А когда нашли, что оказались одни в просторном помещении, с наваленными на высоких постаментах стопками ковров разных размеров.
Продавец Мария знает про каждый: когда сделан, в каком уголке Персии, какие там традиции и особенности...
Мы с ней подхватываем за углы с двух сторон тяжелые ковры, и переворачиваем их на пол, открывая следующий в стопке, словно бы открываем новый увлекательный мир, листаем судьбы и время.
- Хорошая гимнастика с утра, - говорит мне Мария.
Мы с ней вовлечены в тайну: захватываем с каждым ковром ту энергию и любовь, которые вложили в него создатели, и отворяем его ( ковра) собственное пространство, перекликающееся с нашим.
И те, что особенно "зацепили", складываем на полу, пусть полежат, чтобы со стороны виднее было.
А потом перетянет « свой».
И мы свернем его по правилам, и понесем к машине.
А когда я внесу в комнату эту не легкую ношу, то непременно скажу ему: « Добро пожаловать домой».
Ибо душа этого ковра теперь неотделима от моей повседневности.
И мягко ступать неслышными шагами по волнам его разноцветных фантазий, где оранжевый лев обнимает белого кота, и ангелы машут крыльями, и одетые в пестрые одежды охотники разговаривают с диковинными зверями, совсем не страшными, но такими необычными, что каждый раз, разглядывая их, можно найти все новые и новые детали, и придумывать, сочинять что то свое...
В нашей минской квартире остался лежать на полу такой же мягкий и красивый ковер, который раньше лежал в доме моих родителей.
Когда они оба внезапно умерли, то "добрые" соседи вынесли всю мебель, и ковер в придачу. А потом оправдывались, будто - бы моя мама, перед смертью подарила им все это.
Ковер я вернула. Чтобы он напоминал мне в другой жизни о домашнем тепле.
Там, в пыльных комнатах оставленной квартиры, хранятся запахи и звуки. И, в наступившей тишине, пространство заполняется добром, и любовью людей.
Этот неповторимый узор памяти не под силу стереть времени.
Дождливое утро сменяется жарким солнечным днем, и влажность такая, как в тропиках, да еще продают бананы на каждом углу…
Пусть утро окажется вечером, и я пройду по пустынным улицам мимо администрации президента, и только одинокие молодые люди, как - бы читающие газету, нелепо расположившись по углам здания, обернутся в мою сторону, и опять углубятся в как - будто чтение.
- Он уселся в кресло сценариста, и тут же забросал все студии и театры своими сценариями. Но проблема не только в том, что он графоман. Страшнее, что он фашист по сути. – говорит Элла Абрамовна, и ставит огромное блюдо с рыбой и брюссельской капустой на стол.
Мой друг Элла Абрамовна талантище. Она тоже сценарист, и режиссер. Она снимает фильмы про хороших людей.
Рыба в Минске привозная, дорогое удовольствие. Но, зная о моих пристрастиях в еде, она готовим мне рыбу, к каждому моему приходу .
И это ее трогательное постоянство пронизывает насквозь.
Мы открываем бутылку сладкой воды, но без сахара.
- В этом - то вся и прелесть, что сладкая, но без сахара, - рекомендую я воду.
- Надо же, - удивляется Элла Абрамовна, а почему мы вино не пьем?
- Перерыв. День здоровья.
- Ну вот, - продолжает она, - Он написал такой сценарий про рабочих на стройке, которые плохо работали. Пили. А когда наступил день сдавать дом, и мастер пришел, чтобы проверить готовность, то увидел, что дом не доделан, а рабочих нигде нет. И он обнаружил их в какой - то там недостроенной кухне, на полу, где они пили и валялись пьяные...Что ты думаешь он сделал? Он плотно закрыл все окна и… открыл газ! Ужас!
Даже не знаю откуда там газ был в недостроенном доме!
Сладкая вода в хрустальном фужере пенится и пускает пузырьки.
Сквозь эти пузырьки мне видно овал лица на черно - белой фотографии на противоположной стене.
Такие лица только на старых фотографиях, из незнакомой жизни, из мечты и желаний.
Такие лица уже почти совсем не встречаются, ими хочется любоваться, и к ним прикасаться.
Фотографии - отпечаток момента, который сохраняет память, особое ощущение времени. Вкус счастья.
- Я скоро вернусь, - говорю я Элле Абрамовне, - и выхожу во двор, который столько же времени перекопан, сколько я хожу в этот дом. А хожу я сюда уже лет триста, это точно.
Пересекаю перерытое пространство.
На другом его конце, нужно просто нажать « 6 » на панели около замка входной двери.
Я нажимаю «6» и, не дождавшись ответа, дергаю ручку двери.
Дверь легко поддается, открываясь и наваливаясь на меня всей своей металлической мощью.
Поднимаясь по лестнице, слышу за спиною пропечатанное басом в мегафон «Але».
Там, до пояса раздетый Гоша, с перстнями на пальцах обоих рук, и с маникюром под названием « эффект чистых ногтей», с хвостиком на затылке выбритой головы, жеманно спросит у меня какую то глупость, а я совсем не рассержусь, а напротив...
Гоша приехал погостить из Крыма, на пару дней, но вообще то он живет в Москве, а сам из Питера. Чем они там занимаются в этой Москве, которые из Питера?
На столе остатки ужина и груда испачканных тарелок.
Пепельница с окурками. Ваза с завядшими цветами.
На плотном листе бумаги развалился огромный ломоть розовой семги.
- Très jolie! (Очень красиво. фр.)
- Хочешь бутерброд с рыбкой? - спрашивает меня Володя. Он художник. Он знает вкус жизни, делая все вокруг неповторимыми сюжетами своих картин. И поэтому одна из его работ уже даже висит в Лувре. И на нее любуются туристы со всего мира...
- Хочу.
- И сыр, - хочешь?
- Ой. Про сыр просто мечтала всю дорогу, пока шла.
И тут я говорю истинную правду.
Сыру почему - то особенно хотелось в это утро.
- Ну вот. Только у меня нет хлеба белого, и черного нет, и масла.
Володя отрезает кусок семги толщиной с ладонь, и кладет его на тоненький кусочек хлеба.
Семга такая мягкая и нежная на вкус, что и правда « тает во рту».
- Cet une bon poisone, merсi monsieur. ( Это очень хорошая рыба. Спасибо месье. фр.)
- Ну, до этого мы еще не дошли тут, а вообще пожалуйста.
Гоша ставит горшочек с цветами в проеме рамы открытого окна.
И все время, пока я ем бутерброд с семгой, и запиваю его сладким растворимым кофе, чего вообще никогда не делаю, – эта самая рама хлопает, открываясь и закрываясь, и горшочек подпрыгивает, но в последнюю минуту удерживается.
Гоша тоже подпрыгивает то и дело, и, усаживаясь напротив, пьет чай с лимоном. И я вижу, как подрагивает серьга в форме крестика в его левом ухе.
И вот горшок с цветами падает вниз, чтобы все мы сначала высунулись за ним в окно, или, чего уж совсем невозможно представить, бежали за ним вниз по лестнице, туда, где громким басом доносится из мегафона «Але!».
Сделать выставку Володиных работ здесь, в музее дизайна, помешало, как всегда, самое банальное: кто - то ушел на пенсию, кто - то заболел, кто - то стал отцом в отпуске за ребенком...
Теперь альбом с его работами лежит у меня в книжном шкафу.
А на стене, рядом со шкафом, висит копия портрета женщины, работы Ренуара.
Она одета в изумрудно зеленое платье.
Розовый фон придает особенную красоту всему ее облику, подчеркивая свежесть лица, и мягкость жестов.
Ренуар, конечно, любил ее, когда рисовал, и был, непременно, счастлив.
Ибо созданное с любовью порождает любовь, передает тот уникальный момент волнения, ощущение энергии творчества, радость жизни, которые наполняют каждого, способного все это впитать, чтобы потом написать, нарисовать, придумать что - то свое, замечательное.
Эти два источника света такие разные по сути: один создан самой жизнью, другой всего лишь имитация.
Но, встретившись сейчас в центре комнаты, они создают простор для огромного ковра на полу, готового в любую минуту, в зависимости от освещения, менять свой оттенок, отчего отдельные картины на нем словно бы оживают, и продолжают свое существование теперь уже во вне, перемещаясь из сознания того, кто их создал, к тому, кто на них смотрит.
Уникальность этого ковра еще и в том, что помимо удивительных и прекрасных рисунков животных и людей, увлеченных своими делами, по краям его расположены «баксы» ( символы долларов). Вряд ли художник задумывал их этими символами, скорее просто как узор, понравившийся ему, но теперь именно это украшением на ковре вселяет особую надежду и уверенность в том, что все будет хорошо, мы непременно будем богаты и счастливы.
Именно так. И не иначе.
За этим ковром пришлось ездить куда - то очень далеко, на окраину города.
И долго не могли найти дорогу, путались в поворотах, и зданиях.
А когда нашли, что оказались одни в просторном помещении, с наваленными на высоких постаментах стопками ковров разных размеров.
Продавец Мария знает про каждый: когда сделан, в каком уголке Персии, какие там традиции и особенности...
Мы с ней подхватываем за углы с двух сторон тяжелые ковры, и переворачиваем их на пол, открывая следующий в стопке, словно бы открываем новый увлекательный мир, листаем судьбы и время.
- Хорошая гимнастика с утра, - говорит мне Мария.
Мы с ней вовлечены в тайну: захватываем с каждым ковром ту энергию и любовь, которые вложили в него создатели, и отворяем его ( ковра) собственное пространство, перекликающееся с нашим.
И те, что особенно "зацепили", складываем на полу, пусть полежат, чтобы со стороны виднее было.
А потом перетянет « свой».
И мы свернем его по правилам, и понесем к машине.
А когда я внесу в комнату эту не легкую ношу, то непременно скажу ему: « Добро пожаловать домой».
Ибо душа этого ковра теперь неотделима от моей повседневности.
И мягко ступать неслышными шагами по волнам его разноцветных фантазий, где оранжевый лев обнимает белого кота, и ангелы машут крыльями, и одетые в пестрые одежды охотники разговаривают с диковинными зверями, совсем не страшными, но такими необычными, что каждый раз, разглядывая их, можно найти все новые и новые детали, и придумывать, сочинять что то свое...
В нашей минской квартире остался лежать на полу такой же мягкий и красивый ковер, который раньше лежал в доме моих родителей.
Когда они оба внезапно умерли, то "добрые" соседи вынесли всю мебель, и ковер в придачу. А потом оправдывались, будто - бы моя мама, перед смертью подарила им все это.
Ковер я вернула. Чтобы он напоминал мне в другой жизни о домашнем тепле.
Там, в пыльных комнатах оставленной квартиры, хранятся запахи и звуки. И, в наступившей тишине, пространство заполняется добром, и любовью людей.
Этот неповторимый узор памяти не под силу стереть времени.
Дождливое утро сменяется жарким солнечным днем, и влажность такая, как в тропиках, да еще продают бананы на каждом углу…
Пусть утро окажется вечером, и я пройду по пустынным улицам мимо администрации президента, и только одинокие молодые люди, как - бы читающие газету, нелепо расположившись по углам здания, обернутся в мою сторону, и опять углубятся в как - будто чтение.
- Он уселся в кресло сценариста, и тут же забросал все студии и театры своими сценариями. Но проблема не только в том, что он графоман. Страшнее, что он фашист по сути. – говорит Элла Абрамовна, и ставит огромное блюдо с рыбой и брюссельской капустой на стол.
Мой друг Элла Абрамовна талантище. Она тоже сценарист, и режиссер. Она снимает фильмы про хороших людей.
Рыба в Минске привозная, дорогое удовольствие. Но, зная о моих пристрастиях в еде, она готовим мне рыбу, к каждому моему приходу .
И это ее трогательное постоянство пронизывает насквозь.
Мы открываем бутылку сладкой воды, но без сахара.
- В этом - то вся и прелесть, что сладкая, но без сахара, - рекомендую я воду.
- Надо же, - удивляется Элла Абрамовна, а почему мы вино не пьем?
- Перерыв. День здоровья.
- Ну вот, - продолжает она, - Он написал такой сценарий про рабочих на стройке, которые плохо работали. Пили. А когда наступил день сдавать дом, и мастер пришел, чтобы проверить готовность, то увидел, что дом не доделан, а рабочих нигде нет. И он обнаружил их в какой - то там недостроенной кухне, на полу, где они пили и валялись пьяные...Что ты думаешь он сделал? Он плотно закрыл все окна и… открыл газ! Ужас!
Даже не знаю откуда там газ был в недостроенном доме!
Сладкая вода в хрустальном фужере пенится и пускает пузырьки.
Сквозь эти пузырьки мне видно овал лица на черно - белой фотографии на противоположной стене.
Такие лица только на старых фотографиях, из незнакомой жизни, из мечты и желаний.
Такие лица уже почти совсем не встречаются, ими хочется любоваться, и к ним прикасаться.
Фотографии - отпечаток момента, который сохраняет память, особое ощущение времени. Вкус счастья.
- Я скоро вернусь, - говорю я Элле Абрамовне, - и выхожу во двор, который столько же времени перекопан, сколько я хожу в этот дом. А хожу я сюда уже лет триста, это точно.
Пересекаю перерытое пространство.
На другом его конце, нужно просто нажать « 6 » на панели около замка входной двери.
Я нажимаю «6» и, не дождавшись ответа, дергаю ручку двери.
Дверь легко поддается, открываясь и наваливаясь на меня всей своей металлической мощью.
Поднимаясь по лестнице, слышу за спиною пропечатанное басом в мегафон «Але».
Там, до пояса раздетый Гоша, с перстнями на пальцах обоих рук, и с маникюром под названием « эффект чистых ногтей», с хвостиком на затылке выбритой головы, жеманно спросит у меня какую то глупость, а я совсем не рассержусь, а напротив...
Гоша приехал погостить из Крыма, на пару дней, но вообще то он живет в Москве, а сам из Питера. Чем они там занимаются в этой Москве, которые из Питера?
На столе остатки ужина и груда испачканных тарелок.
Пепельница с окурками. Ваза с завядшими цветами.
На плотном листе бумаги развалился огромный ломоть розовой семги.
- Très jolie! (Очень красиво. фр.)
- Хочешь бутерброд с рыбкой? - спрашивает меня Володя. Он художник. Он знает вкус жизни, делая все вокруг неповторимыми сюжетами своих картин. И поэтому одна из его работ уже даже висит в Лувре. И на нее любуются туристы со всего мира...
- Хочу.
- И сыр, - хочешь?
- Ой. Про сыр просто мечтала всю дорогу, пока шла.
И тут я говорю истинную правду.
Сыру почему - то особенно хотелось в это утро.
- Ну вот. Только у меня нет хлеба белого, и черного нет, и масла.
Володя отрезает кусок семги толщиной с ладонь, и кладет его на тоненький кусочек хлеба.
Семга такая мягкая и нежная на вкус, что и правда « тает во рту».
- Cet une bon poisone, merсi monsieur. ( Это очень хорошая рыба. Спасибо месье. фр.)
- Ну, до этого мы еще не дошли тут, а вообще пожалуйста.
Гоша ставит горшочек с цветами в проеме рамы открытого окна.
И все время, пока я ем бутерброд с семгой, и запиваю его сладким растворимым кофе, чего вообще никогда не делаю, – эта самая рама хлопает, открываясь и закрываясь, и горшочек подпрыгивает, но в последнюю минуту удерживается.
Гоша тоже подпрыгивает то и дело, и, усаживаясь напротив, пьет чай с лимоном. И я вижу, как подрагивает серьга в форме крестика в его левом ухе.
И вот горшок с цветами падает вниз, чтобы все мы сначала высунулись за ним в окно, или, чего уж совсем невозможно представить, бежали за ним вниз по лестнице, туда, где громким басом доносится из мегафона «Але!».
Сделать выставку Володиных работ здесь, в музее дизайна, помешало, как всегда, самое банальное: кто - то ушел на пенсию, кто - то заболел, кто - то стал отцом в отпуске за ребенком...
Теперь альбом с его работами лежит у меня в книжном шкафу.
А на стене, рядом со шкафом, висит копия портрета женщины, работы Ренуара.
Она одета в изумрудно зеленое платье.
Розовый фон придает особенную красоту всему ее облику, подчеркивая свежесть лица, и мягкость жестов.
Ренуар, конечно, любил ее, когда рисовал, и был, непременно, счастлив.
Ибо созданное с любовью порождает любовь, передает тот уникальный момент волнения, ощущение энергии творчества, радость жизни, которые наполняют каждого, способного все это впитать, чтобы потом написать, нарисовать, придумать что - то свое, замечательное.
