Греки в горах Гётебурга
|
|
Этот жаркий августовский вечер как нельзя лучше подходил для обещанного гриля на новой даче Тео.
Ехать пришлось на другой конец города. Незнакомое место с трудом нашли на карте, через поисковый сервер.
Криво улыбающийся молодой человек боком присел на обсыпанное табаком сиденье, закрывая спиной виновато вжавшуюся в щель, согнутую, и сломанную сигарету.
Наклонившись к уху соседа, полушепотом спрашивает:
- А это тот номер автобуса, который написан над кабинкой водителя?
- Да, тот.
- Странно, странно...А едет он по маршруту?
- Да, по своему маршруту.
- А почему мой телефон звонит, но я не слышу, кто там говорит?
-??? Попробуйте эту кнопку...
- Странно, странно...
Напротив пара неудачников, разочаровано молчащих, и растерянных. По всему видно это их первое свидание.
Худенькая девушка с ярким макияжем, одета в черное маленькое платье, которое быстро оканчивается над прямыми, высокими, тощими ногами, обтянутыми в черные чулки. Обута в черные полусапожки из кожзаменителя, (в такую-то жару, когда почти у всех пассажиров в проход торчат сплошь голые пальцы ног - лето же!)
Девушка нервно крутит в руках миниатюрную сумочку.
Рядом с ней, отвернувшись к окну, с безучастным, но сконфуженным видом сидит парень в серой вытянутой майке, и шортах, поджав под сиденье голые ноги в розовых с белыми шнурками кедах.
Выдвинутая нижняя губа придает его профилю выражение беспомощного, обиженного ребенка.
Ни он, ни она, видимо, не представляют, как выйдут вместе из автобуса, и проведут остаток этого вечера.
Мы пересаживаемся в трамвай, как потом оказалось не того маршрута, чтобы на полпути выйти, ждать другой, но другие здесь не ходят, проехать остановку вперед, спросить там у местного алкоголика, проверяющего содержание мусорных корзин на предмет обнаружения в них пустых банок из-под пива: куда нам ехать?.. Едем тем же номером обратно, до перекрестка, пересаживаемся на нужный номер, и звоним Тео, поскольку он уже волнуется, и ждет, как договорились.
Тео - ключевая фигура в сетке местных греков. Он обожает оказывать своим многочисленным друзьям посильную помощь: в виде перестановки мебели, переезда на новое место жительства, ремонта квартиры, и все такое. Непрерывно. Всегда.
Во время очередного такого ремонта он свалился с раскладной лестницы, и сломал правую руку, теперь ходит с металлическим штырем в плече. Но это не препятствует ему жить по-прежнему.
По субботам он играет в преферанс.
А в остальное время Тео - водопроводчик. На полставки. На заводике по починке старых кораблей и лодок.
После работы налаживает краны всем, кто в этом нуждается.
Невысокий, чуточку грузный, острижен налысо, что делает необыкновенно привлекательным его загоревший затылок, чуткий мужчина, в полном расцвете лет, с выпуклыми добрыми глазами, - основной костяк его клиентуры составляют одинокие женщины, у которых всегда есть в запасе сломанный кран.
Недавно Тео приобрел большую, как танк машину на высоких колесах, и в ней разъезжает по городу, прижимая лысой головой к приподнятому плечу телефон, в который все время говорит на греческом языке с позвонившими ему по неотложному делу товарищами, переключая скорость левой рукой, с трудом дотягиваясь ею до рычага через весь образовавшийся от удобного сидения круглый живот, потому, что правую руку ему недавно прооперировали.
- Будет лучше, - всегда одинаково оптимистично отвечает он, на дежурное «Как дела?»
Курить он так и не бросил, хотя ему это настойчиво рекомендовали. По-моему стал курить даже ещё больше.
Лично мне Тео починил балконную дверь, перекосившуюся от ненастья. И от всей души подарил белую гипсовую статую Аполлона: без одежды, без рук, и без головы.
Греческий статуй стоит теперь в углу за пианино, прикрыт большим цветком (общепринятый дизайн).
А на крышке инструмента гордо выдвигается бюст Бетховена, вечно недовольного чем-то, с кислым выражением лица.
Один с головой, другой - без. Они не конфликтуют.
Дача Тео в самом центре города, на горе.
- Там, правда, лестница, ну это ничего, - как-бы извиняясь, приглашает он.
Тропинка от трамвайной остановки, на которой он нас, наконец, дождался, уводит в глубь парка, и упирается в размашисто-крутую, каменную, покосившуюся в некоторых местах, и расшатанную лестницу, с самодельными, высоченными, неровными, и опасно узкими ступенями.
Лестницу эту давным-давно сделал какой-то человек, явно не строитель. Он уже умер. Надо полагать лестница тут ни при чем.
Первый крутой рывок выводит к голубятне, где друг Тео - Демокритос держит своих любимцев.
Стены самодельного строения, разделенного на две части перегородкой со стеклом, покрашены в светло-серый цвет.
Таким же цветом покрашены и одинаковые квадратные ячейки, образуемые пересечением диагональных и вертикальных полок, (сам сделал!), в которых сидят круглогрудые птицы.
Причем располагаются они в строгой иерархии. Те, кто сильнее и старше - сверху, а остальные пониже.
Сбоку дверь на балкончик с деревянным полом и перилами, по которым любят прогуливаться голуби, выпорхнув из-под окружающей домик сетки, когда Демокритос, сидя на раскладном стуле, пьет кофе, и слушает, как звенят колокола возвышающейся неподалеку старинной, красного кирпича, с заостренный кверху куполом церкви, устремленной ввысь из пены зеленой листвы.
Балкон как-бы парит над городом, обрамленный медленно перемещающимися по периметру голубями, доверчиво курлыкающими доброму своему хозяину, отдающему им все свободное время, деньги, заработанные в фирме со странным названием, и душу.
В стене есть отверстие со специальным счетчиком, фиксирующим прилет каждой птицы, путем считывания информации с вживленного чипа, и передающего ее сразу же на компьютер Демокритоса.
- Почти как книги в библиотеке, - замечаю я, они тоже с чипами, их робот регистрирует, и персонала не надо.
По стенам развешены медали и дипломы с картинками голубей. На полочке позолоченная статуэтка Ники с Родоса, - без головы, и с распахнутыми крыльями.
Демокритос говорит много и громко. У него есть своя точка зрения.
В Швецию он приехал двенадцатилетним подростком, и сразу стал интегрироваться. Купил такие же джинсы, какие были и у других учеников в школе.
- А теперь что? - задает он риторический вопрос. - Те, кто приезжает, не хотят свою одежду менять, так и ходят в национальной одежде. Разве они воспринимают местную культуру?
От голубятни Демокритоса нужно еще, задыхаясь, взбираться по кое-какой лестнице, крепко держась за вихляющие металлические перила.
- Эта - совсем опасная, но она последняя. Всего несколько ступеней, непонятно почему они шатаются, подстраиваются под ногу, что ли...осторожно, тут можно упасть, не дай Бог. В следующем году зацементируем ее, а то «эти» приходят, только грилят, толку от них никакого...
Наконец мы на самой верхотуре, можно перевести дух.
Взору открывается тропинка между двумя ветвистыми деревьями, а вокруг огромные плоские камни, покрытые цветущим сиреневым можжевельником, и кустами дикой малины.
Венчает всю эту красоту избушка на курьих ножках, грязно-бордового цвета, размером примерно два на три метра, изрисованная крупными граффити.
Рядом сеткой отгорожен участок, по которому степенно прохаживаются на высоченных ногах четыре курицы и петух.
С перепугу мне показалось, что это павлины.
- Пока не несутся, но в следующем году будут экологические яйца, - хозяйственным тоном объясняет Тео, завороженно глядя на своих пернатых питомцев.
С другой стороны лесенка в совершенно, пока что, пустой домик- сарайчик, очевидно служивший прежнему хозяину голубятней, или курятником.
Куры перешли в комплекте с дачей.
Теперь за ними надо ухаживать. Приходить каждое утро, кормить, а вечером закрывать, и следить, чтобы хищные птицы не утащили, или иной кто.
С властями пришлось подписать договор о содержании животных на территории города, порядок такой, - гордо завершает тему хозяйства Тео. Демокритос тоже подписал. У него еще и пчелы есть, мед свой.
- А удобства где? - несмело спрашиваю я?
- По малой нужде на натуру, а по большой - пакет с собой ... (по аналогии с собачниками, подбирающими за любимыми питомцами), или терпеть.
В самом центре Гётеборга, на высокой-высокой горе, куда ведет крутая-крутая лестница...вдруг такое...
Неподалеку, за колченогим столиком у домика, на раскладных рыбацких стульях сидят товарищи Тео, те самые, которым все равно, и которые приходят только грилить, по образному выражению Демокритоса.
Черные густые волосы стянуты на затылке в длинный хвост, подернутые сединой виски выбриты, на майке во всю грудь пятиконечная звезда, в высоких ковбойских сапогах, и с металлическими заклепками на ремне.
- Да, я работаю, на открытом канале.
Сознание нарисовало его, копающего городские каналы... Но нет, оказывается, открытый канал - это телевидение, и он там уже давно занят.
Фотограф, назовем его так, вначале говорил надменно, но потом освоился, и стал много и долго рассказывать об особенностях своей работы, все больше о странных людях.
Второй: пекарь, печет вкусный хлеб для гамбургеров. Человек простой, из народа, в выцветшей футболке, с недостающими коренными зубами, отчего его щербатая улыбка кажется виноватой, и доброй, как он сам.
Они спорят о начале войны, вспоминая Гитлера, и Сталина, плавно переходя на ситуацию в Европе, с мусульманами и мигрантами.
Тема эта весьма актуальна, особенно для современной Греции, куда каждый день приплывают лодки с сотнями беженцев, и стоит это путешествие каждой семье сотни, или даже тысячи евро (так говорят).
- Есть люди, которые и в самом деле нуждаются в убежище, у них в стране война, как в Сирии, например, но ведь с ними приплывают и пакистанцы, индусы, из Бангладеш, - у них то войны нет, во всяком случае официально, - возмущается фотограф.
Вино, которое мы принесли, пьем только мы сами. Остальные либо за рулем, либо не пьют, и не удивительно, с таким-то спуском обратно... Сколько сможем - выпьем, остальное с собой унесем. Оригинально получилось
- Эх, жаль я не знала, что ты купил дачу, - говорю я Тео, а то я мебель недавно поменяла, отдала бы тебе свой кожаный диван, и кресло. Теперь то их в магазин от церкви пятидесятников забрали.
- Представляю, как они тащили бы по этой лестнице твой диван, - ухмыльнулся мой друг.
Мягкий летний вечер затянул небо серым дымчатым полотном, то здесь, то там расцвеченным закатными полосками. Прямо над нами плавно раскачиваются разноцветные огромные воздушные шары, а за ними солнце.
Кажется, протяни руку - и достанешь.
Фотограф, вооружившись своей профессиональной камерой с выдвинутым далеко вперед объективом, отойдя от столика, фотографирует их.
Тео поворачивает на гриле шипящие и подрумянившиеся до черноты сосиски, укладывает в булочку, добавляя на бумажную тарелку немного крабового салата в сплошном майонезе, и, вместе с тюбиком горчицы и разовой (но очень большой) прозрачно-синей пластмассовой вилкой подает нам.
Демокритос, у которого пчелы и голуби, стоит чуть поодаль в позе Наполеона, скрестив на груди руки, и зычным монотонным голосом, не прерываясь, не давая возможности вступить с ним в диалог, или дискуссию, методично говорит, иллюстрируя сказанное демонстрацией образов мусульманских мужчин в шортах, и следующих за ними жен в бурках, со щелочками для глаз.
Вдруг, между воздушными шарами и сервированным столиком появился одетый по-спортивному, долговязый и угловатый человек в бейсбольной кепке, с огромным велосипедом на тощих плечах.
- Хей (привет по-шведски), я правильно иду? - спросил он как ни в чем ни бывало, кивнув в знак приветствия присутствующим, словно вот так просто шел по улице, и свернул...
Все трое, разом, принялись объяснять ему дорогу.
- Так! (спасибо по-шведски), - поблагодарил велосипедист, и, поправив вздернутые на плече колеса, пропал так же неожиданно, как появился.
Вслед за ним пришла тоненькая, гибкая, большеглазая девушка с большой собакой, и сумочкой на ремне, стягивающим талию.
Лохматая собака с чуть косящими карими глазами, сожрав кожуру сосиски выданной мне в булочке, уселась рядом и, преданно заглядывая в глаза, быстро и обильно принялась облизывать руки, отворачиваясь каждый раз, как только я доставала телефон, и хотела её сфотографировать.
- Ты ей скажи: «Титта! Титта!» (Смотри! Смотри! - по-шведски), - учила меня хозяйка.
Но собака гипнотизировала Тео, отвлекающего её остатками еще одной кожурки ...
Девушка и собака ушли. А у меня остались липкие облизанные руки, которые негде и нечем было вымыть, вплоть до ближайшей заправочной станции, куда я спустилась, держась двумя скользкими от слюны руками за тонкие металлические и шатающиеся прочь в сторону перила, по уродливо-опасной лестнице.
Стоявший за прилавком молодой парень обрадовался единственному посетителю.
— Это будет очень хорошо! - восторженно ответил он на мою просьбу зайти в туалет.
Вымыв руки, я повернулась в поисках бумажного полотенца, и от испуга чуть не ударилась в кафельную белую стенку: синяя мигалка, точь-в-точь как на полицейской машине, закрутилась со свистом и гоготом над раскрывшейся электросушилкой, выпустившей в меня под звуки сирены струю горячего, как из пасти дракона, воздуха.
- Наверно поменяю это на рулоны бумаги, сказал мне улыбающийся парень за стойкой, когда я, перепуганная, выскочила прочь.
— Это будет очень хорошо! (нажимая на слово «очень», по всем правилам мелодики шведской речи).
Трамваи перестали ходить как раз в ту минуту, когда мы подошли к остановке.
Оказывается, кому-то приспичило бегать табунами по вечерним улицам.
Поэтому перекрыли движение транспорта, и поставили постовых в красных жилетах, с флажками, и бутылками минеральной воды, которую бесплатно выдавали желающим, принимающим участие в забеге.
Мы шли, и говорили о том, что проблемы, которыми сейчас живет Россия, или Беларусь, совсем не понятны, и не знакомы современной Европе, охваченной кризисом, застигнутой волной мигрантов из стран Африки, и Ближнего Востока, обескураженной отсутствием достаточных средств на прием, и содержание такого количества новых граждан.
Новости начинаются репортажами о том, как тысячи разгоряченных мужчин-беженцев блокируют вокзал Будапешта, захватывают поезда, идущие в Берлин, и Вену.
Безуспешные попытки интеграции, террористические акты, и, как следствие, - внутреннее сопротивление в виде нарастания движений крайне националистического толка. Нищие (евромигранты) из Румынии, сидящие у дверей супермаркетов со стаканчиками для сбора денег...
Этот кризис смертельно опасен для Европы.
А республики бывшего СССР борются за европейский выбор.
Такие разные проблемы, связанные с тем же самым желанием быть...
Высоко над нами, в бархатном черном небе повисла половинка головки сыра — шаловливая попутчица луна, словно приманивающая к следующей (возможного трамвая) остановке.
Ехать пришлось на другой конец города. Незнакомое место с трудом нашли на карте, через поисковый сервер.
Криво улыбающийся молодой человек боком присел на обсыпанное табаком сиденье, закрывая спиной виновато вжавшуюся в щель, согнутую, и сломанную сигарету.
Наклонившись к уху соседа, полушепотом спрашивает:
- А это тот номер автобуса, который написан над кабинкой водителя?
- Да, тот.
- Странно, странно...А едет он по маршруту?
- Да, по своему маршруту.
- А почему мой телефон звонит, но я не слышу, кто там говорит?
-??? Попробуйте эту кнопку...
- Странно, странно...
Напротив пара неудачников, разочаровано молчащих, и растерянных. По всему видно это их первое свидание.
Худенькая девушка с ярким макияжем, одета в черное маленькое платье, которое быстро оканчивается над прямыми, высокими, тощими ногами, обтянутыми в черные чулки. Обута в черные полусапожки из кожзаменителя, (в такую-то жару, когда почти у всех пассажиров в проход торчат сплошь голые пальцы ног - лето же!)
Девушка нервно крутит в руках миниатюрную сумочку.
Рядом с ней, отвернувшись к окну, с безучастным, но сконфуженным видом сидит парень в серой вытянутой майке, и шортах, поджав под сиденье голые ноги в розовых с белыми шнурками кедах.
Выдвинутая нижняя губа придает его профилю выражение беспомощного, обиженного ребенка.
Ни он, ни она, видимо, не представляют, как выйдут вместе из автобуса, и проведут остаток этого вечера.
Мы пересаживаемся в трамвай, как потом оказалось не того маршрута, чтобы на полпути выйти, ждать другой, но другие здесь не ходят, проехать остановку вперед, спросить там у местного алкоголика, проверяющего содержание мусорных корзин на предмет обнаружения в них пустых банок из-под пива: куда нам ехать?.. Едем тем же номером обратно, до перекрестка, пересаживаемся на нужный номер, и звоним Тео, поскольку он уже волнуется, и ждет, как договорились.
Тео - ключевая фигура в сетке местных греков. Он обожает оказывать своим многочисленным друзьям посильную помощь: в виде перестановки мебели, переезда на новое место жительства, ремонта квартиры, и все такое. Непрерывно. Всегда.
Во время очередного такого ремонта он свалился с раскладной лестницы, и сломал правую руку, теперь ходит с металлическим штырем в плече. Но это не препятствует ему жить по-прежнему.
По субботам он играет в преферанс.
А в остальное время Тео - водопроводчик. На полставки. На заводике по починке старых кораблей и лодок.
После работы налаживает краны всем, кто в этом нуждается.
Невысокий, чуточку грузный, острижен налысо, что делает необыкновенно привлекательным его загоревший затылок, чуткий мужчина, в полном расцвете лет, с выпуклыми добрыми глазами, - основной костяк его клиентуры составляют одинокие женщины, у которых всегда есть в запасе сломанный кран.
Недавно Тео приобрел большую, как танк машину на высоких колесах, и в ней разъезжает по городу, прижимая лысой головой к приподнятому плечу телефон, в который все время говорит на греческом языке с позвонившими ему по неотложному делу товарищами, переключая скорость левой рукой, с трудом дотягиваясь ею до рычага через весь образовавшийся от удобного сидения круглый живот, потому, что правую руку ему недавно прооперировали.
- Будет лучше, - всегда одинаково оптимистично отвечает он, на дежурное «Как дела?»
Курить он так и не бросил, хотя ему это настойчиво рекомендовали. По-моему стал курить даже ещё больше.
Лично мне Тео починил балконную дверь, перекосившуюся от ненастья. И от всей души подарил белую гипсовую статую Аполлона: без одежды, без рук, и без головы.
Греческий статуй стоит теперь в углу за пианино, прикрыт большим цветком (общепринятый дизайн).
А на крышке инструмента гордо выдвигается бюст Бетховена, вечно недовольного чем-то, с кислым выражением лица.
Один с головой, другой - без. Они не конфликтуют.
Дача Тео в самом центре города, на горе.
- Там, правда, лестница, ну это ничего, - как-бы извиняясь, приглашает он.
Тропинка от трамвайной остановки, на которой он нас, наконец, дождался, уводит в глубь парка, и упирается в размашисто-крутую, каменную, покосившуюся в некоторых местах, и расшатанную лестницу, с самодельными, высоченными, неровными, и опасно узкими ступенями.
Лестницу эту давным-давно сделал какой-то человек, явно не строитель. Он уже умер. Надо полагать лестница тут ни при чем.
Первый крутой рывок выводит к голубятне, где друг Тео - Демокритос держит своих любимцев.
Стены самодельного строения, разделенного на две части перегородкой со стеклом, покрашены в светло-серый цвет.
Таким же цветом покрашены и одинаковые квадратные ячейки, образуемые пересечением диагональных и вертикальных полок, (сам сделал!), в которых сидят круглогрудые птицы.
Причем располагаются они в строгой иерархии. Те, кто сильнее и старше - сверху, а остальные пониже.
Сбоку дверь на балкончик с деревянным полом и перилами, по которым любят прогуливаться голуби, выпорхнув из-под окружающей домик сетки, когда Демокритос, сидя на раскладном стуле, пьет кофе, и слушает, как звенят колокола возвышающейся неподалеку старинной, красного кирпича, с заостренный кверху куполом церкви, устремленной ввысь из пены зеленой листвы.
Балкон как-бы парит над городом, обрамленный медленно перемещающимися по периметру голубями, доверчиво курлыкающими доброму своему хозяину, отдающему им все свободное время, деньги, заработанные в фирме со странным названием, и душу.
В стене есть отверстие со специальным счетчиком, фиксирующим прилет каждой птицы, путем считывания информации с вживленного чипа, и передающего ее сразу же на компьютер Демокритоса.
- Почти как книги в библиотеке, - замечаю я, они тоже с чипами, их робот регистрирует, и персонала не надо.
По стенам развешены медали и дипломы с картинками голубей. На полочке позолоченная статуэтка Ники с Родоса, - без головы, и с распахнутыми крыльями.
Демокритос говорит много и громко. У него есть своя точка зрения.
В Швецию он приехал двенадцатилетним подростком, и сразу стал интегрироваться. Купил такие же джинсы, какие были и у других учеников в школе.
- А теперь что? - задает он риторический вопрос. - Те, кто приезжает, не хотят свою одежду менять, так и ходят в национальной одежде. Разве они воспринимают местную культуру?
От голубятни Демокритоса нужно еще, задыхаясь, взбираться по кое-какой лестнице, крепко держась за вихляющие металлические перила.
- Эта - совсем опасная, но она последняя. Всего несколько ступеней, непонятно почему они шатаются, подстраиваются под ногу, что ли...осторожно, тут можно упасть, не дай Бог. В следующем году зацементируем ее, а то «эти» приходят, только грилят, толку от них никакого...
Наконец мы на самой верхотуре, можно перевести дух.
Взору открывается тропинка между двумя ветвистыми деревьями, а вокруг огромные плоские камни, покрытые цветущим сиреневым можжевельником, и кустами дикой малины.
Венчает всю эту красоту избушка на курьих ножках, грязно-бордового цвета, размером примерно два на три метра, изрисованная крупными граффити.
Рядом сеткой отгорожен участок, по которому степенно прохаживаются на высоченных ногах четыре курицы и петух.
С перепугу мне показалось, что это павлины.
- Пока не несутся, но в следующем году будут экологические яйца, - хозяйственным тоном объясняет Тео, завороженно глядя на своих пернатых питомцев.
С другой стороны лесенка в совершенно, пока что, пустой домик- сарайчик, очевидно служивший прежнему хозяину голубятней, или курятником.
Куры перешли в комплекте с дачей.
Теперь за ними надо ухаживать. Приходить каждое утро, кормить, а вечером закрывать, и следить, чтобы хищные птицы не утащили, или иной кто.
С властями пришлось подписать договор о содержании животных на территории города, порядок такой, - гордо завершает тему хозяйства Тео. Демокритос тоже подписал. У него еще и пчелы есть, мед свой.
- А удобства где? - несмело спрашиваю я?
- По малой нужде на натуру, а по большой - пакет с собой ... (по аналогии с собачниками, подбирающими за любимыми питомцами), или терпеть.
В самом центре Гётеборга, на высокой-высокой горе, куда ведет крутая-крутая лестница...вдруг такое...
Неподалеку, за колченогим столиком у домика, на раскладных рыбацких стульях сидят товарищи Тео, те самые, которым все равно, и которые приходят только грилить, по образному выражению Демокритоса.
Черные густые волосы стянуты на затылке в длинный хвост, подернутые сединой виски выбриты, на майке во всю грудь пятиконечная звезда, в высоких ковбойских сапогах, и с металлическими заклепками на ремне.
- Да, я работаю, на открытом канале.
Сознание нарисовало его, копающего городские каналы... Но нет, оказывается, открытый канал - это телевидение, и он там уже давно занят.
Фотограф, назовем его так, вначале говорил надменно, но потом освоился, и стал много и долго рассказывать об особенностях своей работы, все больше о странных людях.
Второй: пекарь, печет вкусный хлеб для гамбургеров. Человек простой, из народа, в выцветшей футболке, с недостающими коренными зубами, отчего его щербатая улыбка кажется виноватой, и доброй, как он сам.
Они спорят о начале войны, вспоминая Гитлера, и Сталина, плавно переходя на ситуацию в Европе, с мусульманами и мигрантами.
Тема эта весьма актуальна, особенно для современной Греции, куда каждый день приплывают лодки с сотнями беженцев, и стоит это путешествие каждой семье сотни, или даже тысячи евро (так говорят).
- Есть люди, которые и в самом деле нуждаются в убежище, у них в стране война, как в Сирии, например, но ведь с ними приплывают и пакистанцы, индусы, из Бангладеш, - у них то войны нет, во всяком случае официально, - возмущается фотограф.
Вино, которое мы принесли, пьем только мы сами. Остальные либо за рулем, либо не пьют, и не удивительно, с таким-то спуском обратно... Сколько сможем - выпьем, остальное с собой унесем. Оригинально получилось
- Эх, жаль я не знала, что ты купил дачу, - говорю я Тео, а то я мебель недавно поменяла, отдала бы тебе свой кожаный диван, и кресло. Теперь то их в магазин от церкви пятидесятников забрали.
- Представляю, как они тащили бы по этой лестнице твой диван, - ухмыльнулся мой друг.
Мягкий летний вечер затянул небо серым дымчатым полотном, то здесь, то там расцвеченным закатными полосками. Прямо над нами плавно раскачиваются разноцветные огромные воздушные шары, а за ними солнце.
Кажется, протяни руку - и достанешь.
Фотограф, вооружившись своей профессиональной камерой с выдвинутым далеко вперед объективом, отойдя от столика, фотографирует их.
Тео поворачивает на гриле шипящие и подрумянившиеся до черноты сосиски, укладывает в булочку, добавляя на бумажную тарелку немного крабового салата в сплошном майонезе, и, вместе с тюбиком горчицы и разовой (но очень большой) прозрачно-синей пластмассовой вилкой подает нам.
Демокритос, у которого пчелы и голуби, стоит чуть поодаль в позе Наполеона, скрестив на груди руки, и зычным монотонным голосом, не прерываясь, не давая возможности вступить с ним в диалог, или дискуссию, методично говорит, иллюстрируя сказанное демонстрацией образов мусульманских мужчин в шортах, и следующих за ними жен в бурках, со щелочками для глаз.
Вдруг, между воздушными шарами и сервированным столиком появился одетый по-спортивному, долговязый и угловатый человек в бейсбольной кепке, с огромным велосипедом на тощих плечах.
- Хей (привет по-шведски), я правильно иду? - спросил он как ни в чем ни бывало, кивнув в знак приветствия присутствующим, словно вот так просто шел по улице, и свернул...
Все трое, разом, принялись объяснять ему дорогу.
- Так! (спасибо по-шведски), - поблагодарил велосипедист, и, поправив вздернутые на плече колеса, пропал так же неожиданно, как появился.
Вслед за ним пришла тоненькая, гибкая, большеглазая девушка с большой собакой, и сумочкой на ремне, стягивающим талию.
Лохматая собака с чуть косящими карими глазами, сожрав кожуру сосиски выданной мне в булочке, уселась рядом и, преданно заглядывая в глаза, быстро и обильно принялась облизывать руки, отворачиваясь каждый раз, как только я доставала телефон, и хотела её сфотографировать.
- Ты ей скажи: «Титта! Титта!» (Смотри! Смотри! - по-шведски), - учила меня хозяйка.
Но собака гипнотизировала Тео, отвлекающего её остатками еще одной кожурки ...
Девушка и собака ушли. А у меня остались липкие облизанные руки, которые негде и нечем было вымыть, вплоть до ближайшей заправочной станции, куда я спустилась, держась двумя скользкими от слюны руками за тонкие металлические и шатающиеся прочь в сторону перила, по уродливо-опасной лестнице.
Стоявший за прилавком молодой парень обрадовался единственному посетителю.
— Это будет очень хорошо! - восторженно ответил он на мою просьбу зайти в туалет.
Вымыв руки, я повернулась в поисках бумажного полотенца, и от испуга чуть не ударилась в кафельную белую стенку: синяя мигалка, точь-в-точь как на полицейской машине, закрутилась со свистом и гоготом над раскрывшейся электросушилкой, выпустившей в меня под звуки сирены струю горячего, как из пасти дракона, воздуха.
- Наверно поменяю это на рулоны бумаги, сказал мне улыбающийся парень за стойкой, когда я, перепуганная, выскочила прочь.
— Это будет очень хорошо! (нажимая на слово «очень», по всем правилам мелодики шведской речи).
Трамваи перестали ходить как раз в ту минуту, когда мы подошли к остановке.
Оказывается, кому-то приспичило бегать табунами по вечерним улицам.
Поэтому перекрыли движение транспорта, и поставили постовых в красных жилетах, с флажками, и бутылками минеральной воды, которую бесплатно выдавали желающим, принимающим участие в забеге.
Мы шли, и говорили о том, что проблемы, которыми сейчас живет Россия, или Беларусь, совсем не понятны, и не знакомы современной Европе, охваченной кризисом, застигнутой волной мигрантов из стран Африки, и Ближнего Востока, обескураженной отсутствием достаточных средств на прием, и содержание такого количества новых граждан.
Новости начинаются репортажами о том, как тысячи разгоряченных мужчин-беженцев блокируют вокзал Будапешта, захватывают поезда, идущие в Берлин, и Вену.
Безуспешные попытки интеграции, террористические акты, и, как следствие, - внутреннее сопротивление в виде нарастания движений крайне националистического толка. Нищие (евромигранты) из Румынии, сидящие у дверей супермаркетов со стаканчиками для сбора денег...
Этот кризис смертельно опасен для Европы.
А республики бывшего СССР борются за европейский выбор.
Такие разные проблемы, связанные с тем же самым желанием быть...
Высоко над нами, в бархатном черном небе повисла половинка головки сыра — шаловливая попутчица луна, словно приманивающая к следующей (возможного трамвая) остановке.
