Звучание Рождества
С наступлением серых декабрьских дней и холодных вечеров он появляется в подземном переходе, всегда на одном и том же месте.
Если там уже сидит кто - то из нищих, то он уходит дальше, искать себе пространство под сводами гулких бетонных арок, где можно спрятаться, натянув на голову капюшон защитного цвета куртки, и перебирать озябшими пальцами режущие струны гитары.
А рядом непременно горящая свеча в плоской и широкой металлической банке.
Капли дождя не достают. Только монотонное шлепанье шагов прохожих. И дребезжание струны....
Он склоняется к гитаре, словно уходит с головой в это действо, затягиваясь то ли тоской, то ли грустью прохожих, которые скользят плавно, как в кино, мимо его сознания, погруженного в глубину цепких и вибрирующих звуков.
А недалеко от него стеклянный куб с голой женщиной, которая сидит на стуле, одетая лишь в зеленого цвета туфли на высоком каблуке.
Женщина играет роль, ей все равно. Но семьи с детьми неожиданно стали протестовать. Поэтому ее заставили одеть нижнее белье.
Автор - голландский художник, возмущается в телекамеру. Это испортило его идею.
И вот рождественский концерт в Васа-кирхе.
Васа - знаменитый шведский король - реформатор.
Кирха его имени самая большая в городе.
Концерт дают городские полицейские. Хор. Оркестр. Солисты.
Вход свободный.
Место для парковки нашли с трудом.
У входа «шопка» с фигурками овечек, Марии с Иосифом. Иисус в люльке отсутствует. Рождество еще не наступило.
Деревянные лавки покрыты красными мягкими подушками.
Передние заполнены уже за час до начала.
А люди все прибывают, и прибывают. Семьи полицейских, их друзья, родственники, и просто горожане.
С высокого потолка свисают длинные люстры с множеством ламп.
В апсиде фигура Иисуса, распростершего руки.
Голубые, оранжевые, красные, и желтые тона создают гармоничный фон.
К назначенному времени в алтарь вошли, и выстроились в две шеренги полицейские в черных форменных пиджаках с золотистыми пуговицами, в торжественно белых рубашках.
Оркестр духовых инструментов расположился немного в стороне.
По краям две нарядные елки с огоньками.
Дирижер взмахнул палочкой...
Господь распахнул руки, и в его объятиях пел хор полицейских : We are the world, we are the people... мы дети, мы мир, М. Джексона.
Почти две тысячи человек с восхищением, и восторгом подпевают...
Я пыталась соотнести этот образ поющих стражей порядка с теми, которые в другом декабре разгоняли дубинками людей на минских площадях.
Но вот на подиуме для пастыря появилась женщина - священник.
Четко и монотонно, без эмоций, и без выражения, не поднимая головы от листа она прочла : Мария родила ребенка, и укрыла его тряпками в яслях. Так делают бедные, или те, кто убегает от войны. Мы должны всегда помнить о маленьких детях, заботиться, чтобы они не испытывали страданий и голода...
Развивая тему беженцев, вспомнила про утонувшего мальчика, и про полицейского, который нес его на руках.
Пожелала всем хорошего Рождества, напомнив, что многих полицейских уже нет с нами в этом году, многие пришли первый раз, - и удалилась.
Это не было похоже на проповедь. Скорее новогоднее обращение к присутствующим.
Во время исполнения церковного гимна, в проходе между рядами возникли фигуры молчаливых полицейских, и я на миг испугалась, когда один из них остановился прямо напротив нас, и протянул коричневую треугольную кожаную сумку с двумя ручками.
Седовласые отцы семейства полезли в карманы за кошельками, сумки пошли по рядам. Елки светились огоньками. Пахло дорогими духами.
О, святая ночь, - пел хор после короткого доклада шефа о том, что выросла преступность, и стало опаснее в мире, и в городе, но долг полицейских - спасать жизни людей, в этом их миссия.
Полицейский стоял, скрестив руки за спиной, и, глядя как бы насквозь, улыбался.
А для тех, кому нравятся рапсодии в роке, - пожалуйста, в самой большой крытой арене города известный пианист показывает класс.
Мы сидим на пластиковых стульях, в партере.
Публика - клиенты ведущего банка, по приглашению того же банка, пришли в концертных нарядах, благоухая дорогим парфюмом, и поблескивая лакированной обувью.
Впереди нас несколько столиков для тех, кто смог оплатить не только концерт, но и закуски с выпивкой. И, под высоко возносимые пассажи пианиста, позвякивают фужеры, словно вся эта камарилья с оркестром и исполнителем затеяны только для них.
Фужеры звенят, руки взмывают вверх, свечки над столом мигают, салфетки хрустят...
В это время длинноволосый дирижер появился на сцене, подпрыгивая, и широко расставляя в прыжке ноги, почти в шпагате.
Пианист прогремел стаккато, луч света заметался по рядам, зрители захлопали.
Певица в красивом платье пустилась в долгие рассуждения в микрофон, поправляя что-то сзади, в области лифа.
К этому действу подключился дирижер, подтягивая, и поправляя ей что-то за спинной, что именно, не показали.
Затем она с трудом запела арию, которую обычно поет Паваротти. Толстяк за столиком все это время раскачивался на стуле, и вдруг загрустил, уронив пьяную голову на руки, а потом стал подпевать, высоко поднимая бокал, о том, что наступил новый год, и все такое.
Во втором отделении, как раз под рапсодию Листа, в зал вошли трое парней в «дутых» куртках, в кедах красного цвета, неопрятного вида, и расположились прямо в проходе, подвинув три стула. Так и сидели в куртках, не понимая куда пришли, очевидно ожидали тяжелый рок, а попали на классику.
Пианист заиграл Рахманинова, второй концерт, жена толстяка - тростиночка, назовем ее так, поднялась над своим стулом, и стала танцевать, извиваясь, как шнурок.
Наконец уселась на место.
На сцену вышла темнокожая певица, раскинув руки, и не попала в тональность, закричала открытым звуком в микрофон.
Толстяк с сыном, играя, устроили борьбу, мутузили друг друга по рукам, сжимали кулаки, и делали стойку как в боксе.
Молодые люди в дутых куртках постепенно придвигали стулья поближе к этой компании.
Звучала венгерская рапсодия, и толстяк пустился в пляс, не вставая со стула.
Взмывали пассажи скрипки, в размахе разлетались тарелки ударника, парили над роялем руки пианиста, толстяк стучал по столу, и призывал всю компанию присоединиться.
Молодые люди в дутых куртках придвинулись еще ближе, и сидели уже вплотную, за одним столом.
Под песню Фреди Меркури включилась жена толстяка, похожая на него как две капли воды, она дирижировала, и «снимала ноты». А потом подняла руки вверх, и стала порывисто аплодировать, с выражением пропевая окончание песни.
Сопровождая пассажи пианиста звоном бутылок из под пива о стаканы, сын толстяка проверив пустая ли бутылка, стал подсвистывать в горлышко.
Арпеджио перешло в марш.
Восхищенная публика хлопала в такт.
В какой то момент сын толстяка поймал в фотообъектив телефона ногу певицы на высоком каблуке, и показывал удачный кадр папе.
Компания а дутых куртках, поняв, что бутылки уже пусты, как то разом снялась, и упорхнула стайкой беспокойных птиц.
We are the world, we are the people...
И вот уже промозглые темные рукава подземных переходов понесли разгоряченную публику по домам, мимо голой женщины в кубе, под меланхолические мелодии уличного гитариста, туда, где струится теплый свет рождественских елок, обещая покой, тепло и уют.
Если там уже сидит кто - то из нищих, то он уходит дальше, искать себе пространство под сводами гулких бетонных арок, где можно спрятаться, натянув на голову капюшон защитного цвета куртки, и перебирать озябшими пальцами режущие струны гитары.
А рядом непременно горящая свеча в плоской и широкой металлической банке.
Капли дождя не достают. Только монотонное шлепанье шагов прохожих. И дребезжание струны....
Он склоняется к гитаре, словно уходит с головой в это действо, затягиваясь то ли тоской, то ли грустью прохожих, которые скользят плавно, как в кино, мимо его сознания, погруженного в глубину цепких и вибрирующих звуков.
А недалеко от него стеклянный куб с голой женщиной, которая сидит на стуле, одетая лишь в зеленого цвета туфли на высоком каблуке.
Женщина играет роль, ей все равно. Но семьи с детьми неожиданно стали протестовать. Поэтому ее заставили одеть нижнее белье.
Автор - голландский художник, возмущается в телекамеру. Это испортило его идею.
И вот рождественский концерт в Васа-кирхе.
Васа - знаменитый шведский король - реформатор.
Кирха его имени самая большая в городе.
Концерт дают городские полицейские. Хор. Оркестр. Солисты.
Вход свободный.
Место для парковки нашли с трудом.
У входа «шопка» с фигурками овечек, Марии с Иосифом. Иисус в люльке отсутствует. Рождество еще не наступило.
Деревянные лавки покрыты красными мягкими подушками.
Передние заполнены уже за час до начала.
А люди все прибывают, и прибывают. Семьи полицейских, их друзья, родственники, и просто горожане.
С высокого потолка свисают длинные люстры с множеством ламп.
В апсиде фигура Иисуса, распростершего руки.
Голубые, оранжевые, красные, и желтые тона создают гармоничный фон.
К назначенному времени в алтарь вошли, и выстроились в две шеренги полицейские в черных форменных пиджаках с золотистыми пуговицами, в торжественно белых рубашках.
Оркестр духовых инструментов расположился немного в стороне.
По краям две нарядные елки с огоньками.
Дирижер взмахнул палочкой...
Господь распахнул руки, и в его объятиях пел хор полицейских : We are the world, we are the people... мы дети, мы мир, М. Джексона.
Почти две тысячи человек с восхищением, и восторгом подпевают...
Я пыталась соотнести этот образ поющих стражей порядка с теми, которые в другом декабре разгоняли дубинками людей на минских площадях.
Но вот на подиуме для пастыря появилась женщина - священник.
Четко и монотонно, без эмоций, и без выражения, не поднимая головы от листа она прочла : Мария родила ребенка, и укрыла его тряпками в яслях. Так делают бедные, или те, кто убегает от войны. Мы должны всегда помнить о маленьких детях, заботиться, чтобы они не испытывали страданий и голода...
Развивая тему беженцев, вспомнила про утонувшего мальчика, и про полицейского, который нес его на руках.
Пожелала всем хорошего Рождества, напомнив, что многих полицейских уже нет с нами в этом году, многие пришли первый раз, - и удалилась.
Это не было похоже на проповедь. Скорее новогоднее обращение к присутствующим.
Во время исполнения церковного гимна, в проходе между рядами возникли фигуры молчаливых полицейских, и я на миг испугалась, когда один из них остановился прямо напротив нас, и протянул коричневую треугольную кожаную сумку с двумя ручками.
Седовласые отцы семейства полезли в карманы за кошельками, сумки пошли по рядам. Елки светились огоньками. Пахло дорогими духами.
О, святая ночь, - пел хор после короткого доклада шефа о том, что выросла преступность, и стало опаснее в мире, и в городе, но долг полицейских - спасать жизни людей, в этом их миссия.
Полицейский стоял, скрестив руки за спиной, и, глядя как бы насквозь, улыбался.
А для тех, кому нравятся рапсодии в роке, - пожалуйста, в самой большой крытой арене города известный пианист показывает класс.
Мы сидим на пластиковых стульях, в партере.
Публика - клиенты ведущего банка, по приглашению того же банка, пришли в концертных нарядах, благоухая дорогим парфюмом, и поблескивая лакированной обувью.
Впереди нас несколько столиков для тех, кто смог оплатить не только концерт, но и закуски с выпивкой. И, под высоко возносимые пассажи пианиста, позвякивают фужеры, словно вся эта камарилья с оркестром и исполнителем затеяны только для них.
Фужеры звенят, руки взмывают вверх, свечки над столом мигают, салфетки хрустят...
В это время длинноволосый дирижер появился на сцене, подпрыгивая, и широко расставляя в прыжке ноги, почти в шпагате.
Пианист прогремел стаккато, луч света заметался по рядам, зрители захлопали.
Певица в красивом платье пустилась в долгие рассуждения в микрофон, поправляя что-то сзади, в области лифа.
К этому действу подключился дирижер, подтягивая, и поправляя ей что-то за спинной, что именно, не показали.
Затем она с трудом запела арию, которую обычно поет Паваротти. Толстяк за столиком все это время раскачивался на стуле, и вдруг загрустил, уронив пьяную голову на руки, а потом стал подпевать, высоко поднимая бокал, о том, что наступил новый год, и все такое.
Во втором отделении, как раз под рапсодию Листа, в зал вошли трое парней в «дутых» куртках, в кедах красного цвета, неопрятного вида, и расположились прямо в проходе, подвинув три стула. Так и сидели в куртках, не понимая куда пришли, очевидно ожидали тяжелый рок, а попали на классику.
Пианист заиграл Рахманинова, второй концерт, жена толстяка - тростиночка, назовем ее так, поднялась над своим стулом, и стала танцевать, извиваясь, как шнурок.
Наконец уселась на место.
На сцену вышла темнокожая певица, раскинув руки, и не попала в тональность, закричала открытым звуком в микрофон.
Толстяк с сыном, играя, устроили борьбу, мутузили друг друга по рукам, сжимали кулаки, и делали стойку как в боксе.
Молодые люди в дутых куртках постепенно придвигали стулья поближе к этой компании.
Звучала венгерская рапсодия, и толстяк пустился в пляс, не вставая со стула.
Взмывали пассажи скрипки, в размахе разлетались тарелки ударника, парили над роялем руки пианиста, толстяк стучал по столу, и призывал всю компанию присоединиться.
Молодые люди в дутых куртках придвинулись еще ближе, и сидели уже вплотную, за одним столом.
Под песню Фреди Меркури включилась жена толстяка, похожая на него как две капли воды, она дирижировала, и «снимала ноты». А потом подняла руки вверх, и стала порывисто аплодировать, с выражением пропевая окончание песни.
Сопровождая пассажи пианиста звоном бутылок из под пива о стаканы, сын толстяка проверив пустая ли бутылка, стал подсвистывать в горлышко.
Арпеджио перешло в марш.
Восхищенная публика хлопала в такт.
В какой то момент сын толстяка поймал в фотообъектив телефона ногу певицы на высоком каблуке, и показывал удачный кадр папе.
Компания а дутых куртках, поняв, что бутылки уже пусты, как то разом снялась, и упорхнула стайкой беспокойных птиц.
We are the world, we are the people...
И вот уже промозглые темные рукава подземных переходов понесли разгоряченную публику по домам, мимо голой женщины в кубе, под меланхолические мелодии уличного гитариста, туда, где струится теплый свет рождественских елок, обещая покой, тепло и уют.
